Сын боярский. Победы фельдъегеря - Страница 41

Девка на Алексея поглядывала, вроде как спросить чего-то хотела, да всё никак не решалась.

Попарились они в парной, в предбанник вышли – на столе квас в кувшине стоит. Испили по кружке – ох, пробирает! Не иначе – с ржаным хлебом и хреном.

Алексей развязал узел:

– Одевайся, твоё теперь.

Марфа руками всплеснула:

– Новое всё?

– Нет, с чучела огородного снял. Владей!

У девушки градом полились слёзы. Прижав нательную рубаху к лицу, она изо всех сил пыталась успокоиться. Спустя некоторое время сказала:

– Я ведь нового не носила никогда, всё время за хозяйкой донашивала. Не знаю, смогу ли когда-нибудь тебе отплатить?

Алексей лишь головой покачал. Это как же надо девку замордовать, забить, чтобы она простым вещам радовалась? Не шубу же соболью или сапожки сафьяновые он ей купил.

Помывшись, они сели за стол. Алексей заказал уху тройную, пироги с зайчатиной, кашу пшённую с тыквой. Себе – пива, ей – сыта сладкого.

Девчонка ела мало.

– Ты не стесняйся, – попытался приободрить её Алексей. – Кушать будем два раза в день, утром и вечером. Мне ехать ещё далеко, в рязанские земли.

– И я с тобой. На коврике у твоей постели спать буду, только не бросай.

В порыве отчаяния девушка едва не встала перед ним на колени прямо в трапезной, Алексей удержал. Люди вокруг, неудобно.

Марфа быстро насытилась. Алексей же ел не спеша, раздумывая, что с нею делать. Лошадь-то выдюжит, вес у девушки небольшой, но куда её потом девать? У самого дома нет. И бросать нельзя, он уже ответственность за неё чувствовал. Понятно, что весь мир не обогреешь, но одной живой душе помочь надо. Глядишь, зачтётся в другой жизни. Да и не в этом дело. Человеком быть хочется, чтобы чести порухи не было. Муж он, для слабых – стариков, женщин и детей – защитником быть обязан, потому как мужчиной родился.

Но сколько ни размышлял дальше Алексей, ничего придумать не мог. Решил отложить всё до Рязанщины. Вдовица Аглая не должна остаться равнодушной к судьбе этой девушки, почти ребёнка. Марфа производит впечатление совестливой, лиха хлебнула вдоволь. Такие и добро, и заботу ценят. Возьми её в служанки – не подведёт.

Они прошли в комнату. Кровать деревянная хоть и не узкая, но на одного рассчитана. Два номера брать – дорого выйдет, не одна ночь ещё впереди, а он на одежду для девушки потратился. Расходы были непредвиденными, и теперь каждая медная деньга на счету.

Девчонка уселась на лавку.

Алексей разделся и откинул одеяло:

– Чего сидишь? Раздевайся – и в постель!

Марфа быстро разделась и нырнула под одеяло. Но Алексей, улёгшись рядом, повернулся к ней спиной. Был, конечно, соблазн. Рядом тело молодое, горячее, пахнет чистотой и ещё чем-то необъяснимым, чем женщины пахнут. Только понимал он, что обижать девушку нельзя. И так жизнь её со всех сторон била, много бед причинила.

Алексей поворочался, чувствуя, что девчонка тоже не спит, дышит неровно, ждёт, когда Алексей приставать начнёт, иначе для чего он её с собой положил? Но не дождалась. Сначала он уснул – захрапел даже, а потом и она.

Утром после завтрака продолжили путь. Алексей – уже по привычке – угостил лошадку краюхой ржаного хлеба с солью.

Так они и тряслись до рязанских земель. Ночевали на постоялых дворах, спали на одной кровати – но как брат с сестрой.

Когда земли рязанские пошли, Алексей дорогу к имению Кошкина выспросил и уже к вечеру добрался. Солнце к закату клониться стало, когда он остановился у знакомого мостика через речку. Сердце тревожно билось – как-то примет его Аглая? Не будет ли винить в смерти мужа? Сам-то жив остался, а вот помочь мужу выжить не сподобился.

Так он и стоял в раздумье перед мостиком, как перед Калиновым мостом через речку Смородину. Вздохнул тяжело.

Марфа, своим женским чутьём почувствовав его волнение, молчала.

Алексей остановил лошадь у ворот. С виду ни ворота, ни изба не изменились. Только вот оживлённый прежде двор был пустынным, холопов не было видно.

Он стащил Марфу с коня и постучал в ворота.

Из-за избы хозяйской, где был флигелёк прислуги, вышел старый знакомец Захарий. Уже добрый знак, хоть узнать кое-что о судьбе боярина можно. Только вот поседел слуга, хоть и времени прошло не так много.

Открыв калитку, Захарий несколько секунд молчал, потом проговорил:

– Не пойму я что-то… Вроде на Алексея похож, да только сгинул он…

– Я тот самый Алексей и есть. Рано ты меня похоронил, Захарий. Я с Аглаей поговорить хочу. Пустишь во двор?

– Да что же это я? – очнулся Захарий. – Проходи!

Слуга торопливо отпёр ворота.

Алексей, ведя в поводу лошадь, прошёл на передний двор. Следом шагала Марфа.

Захарий принял у Алексея лошадь.

Хлопнула дверь, и на крыльцо вышла Аглая, ничуть не изменившаяся, на взгляд Алексея.

– Гости к нам? Прошу в избу.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел мужчина.

Алексей остолбенел. Обмануться было невозможно: перед ним стоял сам, собственной персоной боярин Кошкин. Изменился, конечно, сильно: через висок и щеку грубый шрам пролёг от сабельного удара. Левый рукав рубахи подвязан, кисти не видно. Видимо, крепко боярину досталось – но жив!

Оба не сводили глаз друг с друга.

– Глазам своим не верю! Алексей, ты ли это?

– Я, боярин!

Боярин бросился с крыльца, хоть и не по чину было. По неписанным законам Алексей на крыльцо подняться должен был, поклон боярину отбить.

Обнялись крепко, да так и застыли.

– Вот уж не чаял тебя увидеть! Я думал, что все на заставе полегли.

– А я думал – ты убит. Меня ранило сильно. Да повезло мне, мимо рать московская шла. Обнаружили меня, с собой на подводу взяли, выходили. Вот, к тебе вернулся, как видишь.