Сын боярский. Победы фельдъегеря - Страница 40


К оглавлению

40

Алексей давление ослабил:

– Будешь молчать – язык отрежу.

– Так приблудная девка-то, ничья! Ты на харю её посмотри!

«Харями» на Руси называли раскрашенные лубочные маски, надевавшиеся на праздники вроде Масленицы или Ивана Купалы – больше празднества языческие. Потом «харей» стали называть лица страшноватые, обезображенные оспой или травмами.

Алексей повернулся к девушке. Разорванная в клочья понёва, сарафан и нательная рубаха не скрывали наготы. Фигура была просто восхитительная: полумячики грудей, точёная талия, широкие бёдра. Но вот лицо! Левая его половина была в ужасных рубцах, какие бывают только после ожогов. Правая выглядела вполне симпатично.

– Насильничали? – спросил Алексей.

Дураку понятно, чем мужики занимались, но он хотел услышать подтверждение.

Девица кивнула. Она уже села и, беззвучно плача, пыталась прикрыть наготу обрывками одежды.

За изнасилование на Руси полагалась суровая вира в доход князя и битьё батогами с вырыванием ноздрей.

– Снимай зипун! – приказал Алексей тому, кто держал девушку за руки. – Ей отдай. А ты, – это относилось к насильнику, – рубаху.

Оба попытались возмутиться – грабёж-де, но Алексей пнул насильника ногой в причинное место.

Второй, глядя на скорчившегося насильника, сразу снял зипун.

– Лохмотья свои сбрось, оденься! – приказал Алексей девушке.

Та надела широкую для неё рубаху, натянула зипун.

Алексей вложил саблю в ножны.

Мужики подумали, что наказаны уже, и приободрились, но возмездие только начиналось. Алексей избил обоих до полусмерти, ничуть не жалея. Быдло понимает только силу, слова до него не доходят; да и поздно уже их воспитывать.

Сбив кулаки в кровь, он устал и уселся на сено.

– Дяденька, не бил бы ты их больше, – попросила девушка.

– Жалко стало?

– Ты уедешь, а они на мне отыграются, – она опустила голову.

А ведь верно говорит. Ох, правы японцы, утверждающие, что если ты спас человека, то отвечаешь за него.

– Со мной поедешь! – сразу решил Алексей. – Вещи есть?

– Только то, что на мне было.

– Пойдём.

Выходя из овина, Алексей ещё раз пнул полубесчувственное тело.

Девушка в чужой одежде со стороны выглядела, как чучело. Но, по крайней мере, нагота её прикрыта, и не холодно.

Алексей вдел ногу в стремя и взлетел в седло.

Девушка стояла в недоумении. Лошадь одна, куда ей садиться?

Алексей протянул ей руку, она ухватилась за неё, и он рывком поднял её.

– Садись за мной, на круп.

Лошадь покосилась на девушку лиловым глазом.

Алексей же удивился, как мало девушка весит, пушинка просто. Да есть ли в ней хоть полсотни килограммов? Он легонько толкнул коня каблуками сапог, и лошадка послушно затрусила к полевой дороге.

– Ты кто такая?

– Марфой меня зовут. Сирота я, в приживалках была у дальней родни – они двор постоялый держат. За столом прислуживала. А как масло кипящее на лицо мне нечаянно попало, сродственник выгнал. Сказал, что мне с такой рожей гостей только пугать. Так и попрошайничала. Где на пути милостыню просила, где с огородов репу и морковь тянула. Голод – не тётка, пирожка не даст.

– Досталось тебе.

– Хороших-то людей больше. Бывало, кусок хлебца подадут или зимой переночевать пустят. И ты вот попался, иначе они бы замордовали меня в овине.

– Из каких краёв будешь?

– Родня говорила – смоленская я. Только я родителей и отчего дома не помню.

От девушки попахивало. То ли её немытым телом, то ли рубахой и зипуном с чужого плеча, потом мужским. Отмыть её надо, одеть.

Так они добрались до небольшого села. Алексей направил коня к центру, где церковь высилась. Церковь в любом селе – центр. Там и торг быть должен, и постоялый двор. Торг, конечно, скромный.

Пока Марфа коня стерегла, Алексей купил ей нижнюю рубаху, понёву, сарафан, зипун женский. Что хорошо – по размеру подбирать ничего не надо. Поясом утянул, и все дела. И про обувку не забыл, поршни заячьи приобрёл.

Он завязал вещи в узел и попутно выяснил, где постоялый двор – он оказался за углом.

Слуга принял лошадь с поклоном.

– Расседлай, накорми-напои.

– Всё в лучшем виде сделаю, гость дорогой.

Сняв комнату, Алексей попросил хозяина натопить баньку. Девку отмыть надо было, да и самому помыться не помешает, уже десять дён в дороге, пропылился.

– Как знал, – рассыпался в любезностях хозяин, – готова банька. Как обозы к вечеру останавливаться станут, баньку завсегда просят. Так что идите.

Алексей узел с вещами в баню взял.

Разделись в предбаннике, и он сразу рубаху и зипун мужицкие во двор выкинул.

– Нечего им тут смердеть.

В деревнях, да и в городах тоже зачастую в банях мылись всей семьёй. Натопить баню, нагреть воды больших трудов стоит. И не зазорно было мужикам, парням, девкам и бабам вместе мыться. Это уж позже под влиянием церкви мужчины и женщины раздельно купаться стали.

Девушка, или, как было принято на Руси – девка, кинулась в мыльню, к горячей воде. Кусок хлеба-то перепадал ей иногда, а вот с баней было хуже. Летом в ручье, речке обмыться можно, а в холодное время года?

Алексей в шайку деревянную, вроде высокого таза, воды навёл и из ковшика на девицу полил. Вода с её тела тёмная, грязная потекла. Потом она мочалкой со щёлоком яростно тёрлась, и её кожа на глазах белее становилась. Волосы трижды мыла, пока колтун на голове не разошёлся. Волосы длинные оказались, до поясницы. Посмотришь на неё со спины или с правого бока – красавица ладная, писаная, а вот с левого… Лучше и не глядеть.

Алексей собой занимался. Он тоже пропылился, пропотел. Горячая водичка, щёлок вместо мыла да мочалка – и кожа задышала, пальцем проведёшь – скрипит. И запах чистоты, никакой дезодорант такого не даст.

40