Сын боярский. Победы фельдъегеря - Страница 30

Странные это были жилища, Алексей в первый раз видел такие. Он всегда думал, что изба «на курьих ножках» бывает только в сказках о Бабе-Яге, а здесь он увидел их воочию.

В местностях, сырых летом и снежных зимой, деревянные избы ставились на столбы. Собственно, не на столбы даже. Дерево срезалось на высоте выше человеческого роста, выкапывалось вместе с корнем и вновь вкапывалось уже на месте строительства избы. Таких опор было много, и обязательно четное количество: четыре, шесть, восемь – в зависимости от размеров избы. Для того чтобы эти своеобразные сваи не гнили, их окуривали дымом, коптили. Такие опоры назывались «обкуренные ножки», а после сокращения – «курьи ножки». В сам дом вела лестница, а под домом, в защищённом от дождя месте, лежала домашняя утварь вроде бочонков, запасных вёсел, сетей – саамы промышляли рыбной ловлей, охотой.

Ушкуйники растянулись цепью, отрезав чухонцев от берега, от лодок, и стали медленно приближаться к избам.

Люди кинулись было к лесу – искать спасение в дремучей чаще, но и оттуда показалась цепь чужаков.

Женщины и дети стали укрываться в избах, запирая двери, а мужчины похватали оружие – рыбацкие ножи, кистени, дубины. Оружие незатейливое, но тем не менее смертоносное.

Но обе цепи ушкуйников сомкнулись в одно кольцо, окружив мужчин. Те сгрудились в середине деревушки, прижавшись спинами друг к другу, и смотрели затравленно. Ещё бы! Жили спокойно, ни на кого не нападали, и вдруг – чужаки с явно недобрыми намерениями. Столкновения врукопашную, большой крови ещё не было, если не считать двух убитых у лодок на берегу.

Вперёд выступил Евстафий и сказал по-русски, а потом повторил на саамском:

– Бросайте оружие, сдавайтесь. Тогда мы никого не тронем. Отдайте шкурки и серебро – и мы уйдём. Богом клянусь!

Саамы слушали и не верили. Если оружие бросить, не перебьют ли их, как бельков неразумных на льду?

Однако разум возобладал над страхом и сомнениями. Вперёд выступил пожилой рыбак:

– Шкурки отдадим, а серебра нет. Рыба есть солёная и копчёная, не продали ещё.

– Тогда скажи своим – пусть несут сюда шкуры. Только без утайки, сам проверю.

Чухонцы разошлись по жилищам с унылым видом – шкуры убитых зверей приносили им основной доход. Но все шкурки были со зверя летнего, не самого лучшего. Самый ценный мех – густой, пушистый, с подшёрстком – был зимой, и за него давали самую большую цену. Однако и сопротивляться бесполезно: чужаков больше, и они вооружены хорошо. Мужчин могут убить, и тогда племя вымрет.

Понемногу чухонцы возвращались из своих избушек на «курьих ножках» и несли с собой связки шкурок. Здесь были заячьи, и куньи, и соболиные; несколько – росомахи, волчьи и одна медвежья.

Груда мехов на маленькой площадке в центре росла.

Наконец явился последний и швырнул шкурки песца.

Старшина деревни обвёл мужчин глазами:

– Все тут.

– Проверим. Идём со мной.

Пока они досматривали дома, Мефодий стал раскладывать шкурки на четыре равные доли – сначала заячьи, потом лисьи, куньи и все остальные. Застопорился на медвежьей. Из неё, коли выделка хорошая, славная накидка для саней получается, ни один мороз такую не проберёт.

Посомневавшись, Мефодий кинул её в свою кучу.

Остальные ушкуйники возмутились сразу:

– Уговор был – поровну, по чести делить!

– Мне что, шкуру резать, портить?

– А коли ты себе медвежью взял, нам лисьи дай, или росомахи.

Пришлось Мефодию делить по совести.

Потом ушкуйники начали сносить шкурки на берег.

К тому времени кормчие уже перегнали ушкуи поближе к лодочным причалам. Вот почему они оставались на своих судах! Видимо, тактика сия была отработана уже давно.

Воины со смешками стали перетаскивать шкурки на кораблики. Мех – груз лёгкий, но объёмный, и сразу заполнил собой много места.

Укладываться решили позже, сейчас важно было побыстрее покинуть деревню.

Как только вернулся Евстафий и развёл руками – мол, всё выгребли, подчистую, тут же отчалили.

Отойдя вдоль берега на полчаса хода, причалили и стали укладывать трофеи в трюмы.

На трёх больших ушкуях, морских, с этим было проще. На носу и корме трюмы были, а на ушкуе Корнея был лишь один небольшой трюм, на корме. Корней сам заталкивал шкурки в кожаные мешки – они хорошо предохраняли груз от сырости – и укладывал их в трюм. Потом выпрямился и отряхнул ладони:

– С почином вас, братия! Мыслю я, по золотой деньге каждый из вас себе добыл.

Глава 5. Ворон

Ох, не стоило Корнею произносить эти слова, делить шкуру ещё не убитого медведя.

С ветки дерева слетел ворон и уселся на носу ушкуя. Алексей подкормил его кусочком сухой лепёшки.

– Гнал бы ты его, колдовская птица! – посоветовал Корней.

– Пусть сидит, не объест. Всё живность, – отозвался Алексей.

Набег на деревню ему не понравился – душа претила заниматься грабежом беззащитных людей. Он был гоплитом, катафрактом, служил Византии и Владимиру Мономаху. Фактически, находясь на службе Империи или княжества, он защищал интересы не только власть имущих, но и простого народа. Даже крестоносцем был – и везде защищал веру христианскую, православную. А нынче? Ни страны за ним, ни веры. Муторно на душе. Не так он думал на кусок хлеба зарабатывать. Конечно, время сейчас такое, жёсткое, и окружающие не видят ничего зазорного в том, чтобы время от времени грабить соседей. А с волками жить – по-волчьи выть. Иначе уходить с ушкуя надо. Тут в согласии с душой и моральными принципами жить не будешь.

На судах подняли паруса, и они направились на север, вдоль побережья.